2003 04 20 Интервью перед концертом в Томске: «Снайперы не воюют, а любят»

Корреспондент Елена Тайлашева

«Как она здорово выглядит!» — это первое, о чем я подумала, увидев вблизи главную «ночную снайпершу» Диану АРБЕНИНУ. Джинсы, стильная кофточка, «растрепанная» прическа, красивое лицо… А еще меня удивил ее голос: оказалось, в жизни он такой же, как и на сцене — глубокий, звучный, завораживающий. Диана его всю жизнь «тренировала»: уже с трех лет она начала петь. А позже пришло увлечение авторской песней…

— Я очень любила бардов: воспитывалась на Окуджаве, Высоцком, Галиче. Это мои корни. Однако сложно сказать, как они на меня повлияли, — я просто впитала это с возрастом. Ведь трудно определить, что дает родина… К тому же первое выступление будущих «Ночных снайперов» — меня и Светы Сургановой — произошло на Всероссийском фестивале бардовской песни в 1993 году. Мы даже стали его лауреатами!

— То есть «Ночные снайперы» выросли из бардовской песни?

— Ну, это будет неточно, поскольку бардовской песней как таковой я никогда не занималась: всегда играла и пела рок. Но против бардов ничего не имею! Другое дело, что сейчас это понятие выхолощено. Люди берут гитару, играют три аккорда, что-то поют, если вдруг умеют, и после этого считают себя способными участвовать, например, на Грушинском фестивале. У меня же высокая планка, и я считаю, что недостаточно лишь НАУЧИТЬСЯ: нужно состояться как личность, как автор и потом уже говорить о своей причастности к какому-то течению.

— А вы сколько лет дорастали до планки?

— А мы до сих пор растем — вот уже десятый год («десяток» группе стукнет осенью). Я считаю, что останавливаться нельзя. Потому что если ты перестаешь развиваться и считаешь себя мэтром, то это абсолютный регресс, дальше ты не продвинешься. Но если ты постоянно чувствуешь себя первоклашкой, которая каждый раз выходит на сцену будто бы впервые, тогда у тебя все будет хорошо.

— Ваше участие в театральных постановках и кинофильмах — это тоже попытка роста?

— Конечно! Хотя участие в театральных проектах — это слишком громко сказано. Действительно, есть спектакль, который называется «Под шум волны». Играется он в России и в Англии, в постановке участвуют заслуженные артисты. А меня его создатели пригласили петь романсы. Так что в спектакле я не изображаю великую актрису — это было бы просто смешно. Что касается кино, то мы писали музыку к фильму «Кармен» — современной трактовке Проспера Мериме. Его снял Александр Хван. И захотел, чтобы в этом фильме был мой голос, причем нужно было выбрать песню, которая не вошла в альбом «Цунами». Я предложила Александру песню «Когда ты умрешь, я не стану валять дурака». Когда Александр ее услышал, он спросил меня: «Вы что, смотрели мой фильм?». Я говорю: «Нет». Просто моя песня по настроению так совпала с фильмом, как можно было только мечтать!

— Кстати, про настроение. Почему в ваших песнях постоянно звучит тема «грустной любви»? Горький опыт?

— Нет, мне в жизни очень везло: у меня ни разу не было безответной любви. Может, я просто влюблялась в тех людей, которые могли меня любить. Хотя были и другие случаи… Но здесь важно то, как ты относишься к боли: если ты ее боишься, она приводит к саморазрушению, но если идешь ей навстречу, понимая, что ее все равно не избежать, то рано или поздно она тебя отпускает и дает силы идти дальше… Если же говорить о грусти в моих песнях, то я считаю, что лучше писать грустно, а жить весело, и ни в коем случае наоборот. А что касается песен про любовь, то какие еще есть темы? Нет, можно, конечно, написать песню, например, о войне в Ираке, но не факт, что через некоторое количество лет я за нее не отвечу. У меня есть песня «Россия, 37-й», и этого достаточно. Мое отношение к тому, что у нас было в стране и что происходит сейчас, очевидно.

— Получается, в музыке не должно быть политики?

— В песнях женщины политики может быть процентов десять. Но все эти Клары Цеткин и Розы Люксембург меня, честно говоря, не впечатляют. Меня страшат такие женщины. Женщина и баррикады — кошмар! Женщина не должна быть там. Она должна любить, вот и все.

— Ага, я помню вашу фразу в одном из интервью: «Мы перестали бояться быть беззащитными»…

— Да, раньше мы были излишне бодрыми, шумными. Но после того как в альбом «Цунами» была включена песня «Звучи», наступил такой поворотный этап: я поняла, что не обязательно орать, если хочешь быть услышанным. Просто надо быть честным, добрым, щедрым. Ведь люди чувствуют, когда артисты искренни со сцены, а когда любуются собой. Те, которые вторые, они не живучие. По-хорошему, нужно себя полностью отдавать, постоянно быть голым в плане того, чтобы быть восприимчивым. А то бывает так: человек пишет песни, достигает каких-то вершин, благ и начинает зарабатывать на жизнь, а не творить. И песни перестают появляться… Я всегда старалась быть открытой в своих чувствах, всегда вкладывала в свои песни душу, жила ими. Я понимала и сейчас понимаю, что не могу не петь.

— Но ведь должно быть в жизни что-то, кроме музыки!

— А кто сказал, что я занимаюсь одной музыкой? Да, это действительно очень интересно и захватывающе — этакий экстремальный вид спорта. Но если жить только этим, свихнуться можно — как, впрочем, и от любой работы. Поэтому я постоянно что-то делаю, меня все время куда-то зовут, я соглашаюсь, и все проходит очень весело… Еще я очень люблю небо, меня туда все время тянет. Начинала я с тарзанки. Попрыгала с тарзанки, потом поняла, что это мне не очень интересно. И решила, что нужно прыгнуть с парашютом. Сделала. Потом я полетала на реактивном самолете. В промежутках у меня был просто маленький самолетик и вертолет.

— Сама, что ли, водила?

— Нет, конечно! Я летала с военным летчиком, который водил реактивный самолет. Мы с ним сидели вдвоем вот в этой вытянутой капсуле, и он выполнял все фигуры высшего пилотажа, включая «мертвые петли», «бочку». То же самое было с вертолетом. Там мальчик увлекся очень сильно, и нас стало швырять по небу так, что я подумала: «Господи, мы ж еще так мало альбомов выпустили!» Я верю, что небо меня не сдаст. Оно меня постоянно защищает, я это чувствую. И оно дает мне песни. Все они появляются там, наверху, а на земле ничего не рождается, кроме детей.

— Я как-то слышала определение, что ваша музыка не просто фатальна, а фатальна до оптимистичности.

— Классно сказано! Фатального пессимизма по определению быть не может. Когда люди говорят, что фатальность — это декаданс, регресс, упадок, они не правы! Для меня фатализм — абсолютно позитивное чувство, очень бодрое, светлое, жизнеутверждающее. Оно позволяет дерзко стоять на ногах, смотреть миру в лицо и понимать, что ты живешь один раз и жить нужно так, как будто в последний раз. Я не знаю, что будет дальше, но, умирая, хочу понимать, что сделала в этой жизни все, что могла. И в этом, кстати, нет никакого пафоса. Мне кажется, любой нормальный человек так думает. Просто я пытаюсь сформулировать это в своих песнях.

20.04.2003