2009 09 02 Журнал «Она»: «Я побывала на дне отчаяния»

Светлана Сурганова, лидер группы «Сурганова и Оркестр», пишет книгу. Называться будет «Тетрадь слов». Говорит, в книгу войдут ее стихи, воспоминания о поворотных моментах жизни. Кто не пишет сейчас? Но случай Сургановой — особенный. Ей действительно есть что рассказать.

Я познакомилась с Сургановой три года назад. После одного из ее концертов в Москве. На сцене она хрупкая, маленькая, особенно на фоне своего «Оркестра» из знатных по комплекции мужчин. «Как ты с ними управляешься?» — спросила я ее после выступления.
— С мужиками не надо справляться, их надо любить, как детей, и во время застолий не медлить с переменой блюд.
И заразительно расхохоталась.
— Черт побери! Жизнь так коротка и так много надо успеть, вокруг так много хороших людей, их надо принять, полюбить и подарить им свою любовь. Нужно дарить свои эмоции. Не стоит в этом скупердяйничать. И тогда начнется новая, качественно новая жизнь. Посмотри на меня!

Почти десять лет она была звездой группы «Ночные снайперы». Был успех. Все было. Пока из группы ее не попросили уйти. И как раз тогда, когда врачи объявили ей: рак, нужна срочная операция. После этого будто сработал спусковой механизм, с ней вообще много чего случилось. «Побывала на дне отчаяния», — признается сейчас. Она выкарабкалась. С тех пор у нее другая группа. Она вообще стала другой.

… В тот же вечер вместе со Светланой мы оказались в одной из столичных кафешек.

«За космическую любовь!» — и она подняла рюмку текилы. За столом кафе были все те, кто обязательно встречается с ней, когда Сурганова приезжает из Питера в Москву на концерты. Она первая лихо выпила свою текилу. «Черт побери!» — и улыбка стала еще хитрее.
— Я теперь эпикуреец. Жизнь нам дана, чтобы получать удовольствия, максимально приятные, и доставлять удовольствие окружающим, особенно тем, кто тебе дорог.

В тот момент только близкие друзья знали, что это нынешнее ее состояние – важная победа. Потому что еще совсем недавно все было ровно наоборот, была депрессия и полная опустошенность.

«Предательства для меня нет»

…Идут человек и Бог по берегу моря, беседуют. Человек спрашивает у Бога (а он невидим): «Скажи, боже, почему так: когда у меня все хорошо и я счастлив, оглядываюсь назад, и вижу на песке две пары следов. Когда я в горести, у меня несчастье, я вижу позади только одну?» — «Дурень, — отвечает бог. – Это потому, что, когда ты несчастлив, я беру тебя на руки…»
Это любимая ее притча. Легко понять. Несколько последних лет были для нее действительно испытательными. И если бы не было вот этого ощущения — что бог, ангел-хранитель, не важно, — поддерживает ее, вряд ли бы со всем справилась.

Так бывает – наступаешь точно в какую-то западню и попадаешь в цепь ловушек. Для нее такой точкой отсчета стал уход из группы. Период ее солирования в «Ночных снайперах» растянулся почти на десять лет. Пока перед одним из концертов в Москве ей не сказали: все, ты больше не в группе, уходи. Она тут ж поменяла билет и уехала домой в Питер. Она редко говорит «нет», но до сих пор мягко ускользает от этой темы.
— Вероятно, тогда просто пришло время. А детали, форма, в которой все это произошло, — это не важно, и никому не интересно.
Кто-то бы сказал – предательство. Только от нее подобных слов не дождешься.
— Не из моего лексикона. Предательства для меня нет. Есть разность интересов. Это со временем случается. Я так считаю: если произошла ссора, расставание, значит, я сама не смогла разрулить ситуацию таким образом, чтобы никто не страдал, я не страдала…
А ситуация-то была пиковая.

«Приятней лежать в реанимации, когда понимаешь, что с тобой произошло»

«Рак», — сказали врачи. Они сейчас не церемонятся. На самом деле, она все уже знала, давно знала. Все-таки по образованию – врач-педиатр.
Она пошла в медицину, потому что никогда не верила в свои музыкальные способности. И ей казалось, что медицина более практична: врач может заработать деньги, а музыкант – нет. Как всегда, в жизни получилось все наоборот. А еще получилось, что музыка также лечит. Но тот медицинский опыт оказался бесценным. Применительно к самой себе.
— Гораздо приятней лежать в реанимации, когда понимаешь, что с тобой произошло и какие именно манипуляции над тобой проделывают.

Она очень легко обыгрывает теперь эту тему. Ее игра в несерьез, конечно, комуфляж: попытка с гордым видом преодолеть страх. Зажмуриться на секунду и — полный вперед — в новую жизнь.

Первый раз «раковый корпус» замаячил перед ней лет десять назад. Тогда с шестнадцатичасовым перитонитом «Скорая» сразу доставила ее в реанимацию. Обычно с «этим» не выживают… Впрочем, ситуация была со всех сторон нетипичная. Во время операции обнаружилось – рак. И такой, что основному контингенту пациентов с ее диагнозом — за шестьдесят, за семьдесят. И они уже доживают. А ей-то было двадцать семь.
Она прошла клиническую смерть. В общем, все то, что называется «по ту сторону жизни». Теперь рассказывает об этом, будто посмотрела какой-то фантастический фильм: в большой кинозале, с долби-звуком, попкорном.
— Был туннель, бежевый, поэтому мне даже казалось, я лечу внутри тела огромной извивающейся змеи. Я неслась с огромной скоростью, и было очень холодно. Думала только об одном: когда же все кончится? А потом, наконец, был свет, он обрушился на меня, и… началось пробуждение.

В ход идет очередная текила.
— За красоту! — разгоняет она напряжение, которое непременно наваливается, когда речь идет о подобных вещах.
А мне важно узнать от нее еще одну деталь. Недавно близкий мне человек оказался тоже на грани, тоже была клиническая смерть и все эти типичные образы: туннель, темнота, потом свет. Только он еще рассказал, что ему там было, наоборот, хорошо, и вовсе не хотелось возвращаться. Потому что там было спокойно… Но потом он вспомнил обо мне, ему стало меня жаль и тогда решил: ради нее — вернусь… И вернулся. Интересно, там мы тоже вольны делать выбор?
— Конечно! — она долго смотрит мне прямо в глаза. А потом снова смеется. — Главное сделать правильный выбор… Помню, лежу я после операции. И так мне плохо — потею, потею, вся испотелась. И ужасно все болит. Кручусь-верчусь — разгоняю боль. И надо бы попросить вколоть обезболивающее, подать судно, а мне так неловко… А рядом со мной женщина лежала. Ей всю ночь было плохо, она плакала, очень страдала. Было неловко отнимать внимание медсестры от этой женщины. Чем все закончилось? А вот чем. Женщина умерла, я – выжила…

«Иначе – точно будет крест»

Нужна была повторная операции, но мало кто мог ее убедить – даже не в том, что это нужно сделать, а в том, что все пройдет благополучно.
— И я поставила на себе крест, — вот такая была линия защиты. Но потом стало ясно, что от болезни не спрятаться. И операции не избежать. Иначе – врачи как всегда жестко дали понять – точно будет крест…
И именно в этот момент ее попросили уйти из группы.
Звучит, может быть, страшно, но, похоже, только благодаря этому ситуация дошла до точки кипения. И ей уже некуда было отступать.
— Я поговорила со своим лечащим врачом. Он честно сказал: никто ответственность на себя не возьмет, решение должно быть только за мной. Я тогда вышла из больницы – была весна, конец апреля, мой любимый месяц — шла по улицам, глубоко дышала апрельским воздухом. А потом сделала вдох-выдох, еще раз вдох-выдох. И в голове уже было: я это сделаю.
Самое сложное – из всех передряг выйти с приобретениями и без озлобленности. Ей это точно удалось.
— Я раньше самонадеянно думала, что я — всесильная, по крайней мере, в рамках собственного тела и собственной психологии. На самом деле – ни черта подобного!
Она убеждена, что ни одну серьезную ситуацию не преодолела бы без поддержки друзей. И львиная доля успеха лежит на плечах этих людей.
— Думала только об одном: я должна выжить, прийти в норму и порадовать всех своим выздоровлением. Особенно маму…

«Будет бульон, и все проблемы будут решены…»

Оказалось, болезнь нужна была еще и для этого: чтобы по-настоящему, во всех смыслах они сроднились – мать и дочь. Их отношения – вообще отдельная история. Был долгий период взаимного непонимания, недовольства, обоюдного раздражения. И однажды в сердцах мать призналась: пережив блокаду, она не могла иметь детей и Светлана – приемная дочь. Из детского дома.
— Задним уже числом мне стало казаться, что какой-то подвох я и раньше чувствовала. Например, у моей бабушки двое детей: моя мамуля и мой как бы дядя. И как-то раз бабушка в каком-то запале сказала про его сына: «Он же у меня единственный внук!» Я потом к ней подошла: «Бабушка, ну как же единственный? А разве я не твоя внучка?» Мне было лет пять. Вот запомнила почему-то…
Теперь она поет матери оды.
-У меня мама — фантастическая женщина! Друг и заступница. Для Жванецкого, написавшего когда-то свой потрясающий по глубине и искреннего восхищения «монолог нашей мамы», одним из прототипов героинь, наверняка, была моя Лия Давидовна. И еще. Есть такой устоявшийся образ еврейской мамы с куриным супчиком. Этот образ был, есть и, даст бог, будет пребывать в веках. И если во время болезни, войны, экзаменов, переходного возраста, первой любви, родов, сложных операций, рядом с вами есть «еврейская мама», то само собой, будет бульон со всеми его полезными свойствами и все проблемы непременно будут решены.

Она еще не совсем оправилась после болезни, когда друзья вывезли ее в Швейцарию. Было лето. И, казалось, совсем рядом — заснеженные вершины гор. Лето, а можно потрогать снег. И она предложила всем: пойдем до снега?! Это она-то – когда каждое движение давалось еще с трудом… Снаряжения ни у кого не было. И они пошли налегке – через ручьи, по камням.
Она дошла до гор, до снега. Потому что отчаянная. Потом что в этом — ее сила.

Майя ЧАПЛЫГИНА