2006 06 Журнал «Башня»: интервью «Охота продолжается»
Стоя в пробке и опаздывая на интервью, Диана Арбенина предложила попутчикам поехать по альтернативной дороге. Для этого им надо было выйти из машины и сдвинуть с места бетонные блоки. Однако друзья убедили певицу поберечь силы на будущее, благо работа предстоит серьезная: подготовка книги стихов и запись нового альбома. Тем временем, пробка рассосалась, и мы смогли встретиться и обстоятельно поговорить на диванчике клуба «Дума», который с недавних пор стал для Дианы вторым домом.
— Где и как вы провели детство?
— У меня было очень странное детство, потому что родители постоянно ездили туда-сюда. Я родилась в Белоруссии, потом меня отвезли на Север, а потом мы стали ездить по чукоткам.
В принципе, сказать, что у меня детство прошло в одном месте, нельзя.
— И как такое детство прошло?
— Бодро весьма. Очень много новых коллективов, очень много новых людей и постоянное обновление крови.
— Кто ваши родители?
— И папа, и мама — журналисты. Что их потянуло на Север, сказать невозможно, но потянуло, а я, в общем, жертва обстоятельств.
— Какие у вас сейчас с ними отношения?
— Здоровские. Мы очень дружим, и между нами, слава Богу, сохраняется такой хороший паритет, несмотря на то, что изначально они так с опаской относились к моим занятиям. Они считали, что девочка должна получить нормальную профессию — изучать экономику или юриспруденцию.
— А вы какую профессию получили?
— Я — лингвист. Но это достаточно формально; я, в общем-то, и училась для родителей. Всего я училась в двух университетах: в первом по любви, во втором по принуждению. Первой любовью была иностранная филология. Я на ней три года отучилась, а затем бросила и переехала в Питер, там началось принуждение.
— А почему пришлось бросить первый университет?
— Нужно было решать: либо дальше в Питер, либо на Аляску — я выбрала Питер.
— А почему возник вариант с Аляской?
— Потому что каждый уважающий себя студент иностранного отделения (у меня был английский и немецкий), отучившись 3 года, автоматически отправлялся на Аляску работать переводчиком. Я ведь училась в Магадане. Это очень близко. В смысле, от Аляски.
— Чем Аляска-то не понравилась?
— Я подумала о том, что учить американцев и переводить их было бы скучно. Все равно, что замуж выйти не по любви, а из чувства сострадания. Первый день вроде нормально, на энтузиазме, второй — жалеешь, третий — ненавидишь, четвертый — уходишь. Поэтому я выбрала Питер. Я приехала в этот город с родителями на каникулах, вышла из поезда и влюбилась. Он так потряс меня за два летних месяца, что вернувшись в Магадан, я немножко потерпела и уехала.
— А в Питере были какие-то знакомства, завязки?
— А зачем, какие могут быть завязки, если у тебя голова нормальная, руки и ноги? И сердце, безусловно. Сначала поступила в университет, стала преподавать английский, для того чтобы как-то пробиваться, потому что денег не было вообще. Потом окончила университет и стала петь. Но это занятие я ни с чем не делила.
— А откуда появилась музыка?
— Непонятно. Просто так получилось с трех лет. Родители воспитывали меня в музыке, и когда я родилась, они мне ставили «Времена года» Чайковского. Все это в меня вошло, и я хорошо себя в этом ощущала.
— Как появилась идея стать рок-певицей?
— Да идеи и не было как таковой. Все случилось спонтанно.
— Но когда в первый раз берешь гитару, ты же понимаешь, под кого работаешь, на кого хочется быть похожим?
— Нет, ни в коем случае. Изначально у нас были авторские песни, а потом стало понятно, что моя музыка выходит за рамки бардовской-авторской песни. С другой стороны, это не попса. Получается, рок.
— Какую музыку вы слушали?
— Все шло наплывами. Даже не помню, в каком классе, наверное, в 5-м, был взрыв итальянской музыки в Советском Союзе. Потом помню, был металлический период AC/DC, Accept и т.д., был пласт, разумеется, — Окуджава, Высоцкий, «Аквариум» и потом была волна того, что называется русским роком — Науменко, Башлачев. Так все постепенно и появилось. Пару лет назад я пришла к классической музыке. Чуть раньше меня немного от нее отворотило, а сейчас, слава Богу, я к ней возвращаюсь. Ведь когда пичкают тебя с детства, а тебе нифига не понятно — тебе скучно, тебе неинтересно. Надо, чтобы мозги доросли
до понимания: тех же «Отцов и детей» не надо в пятом классе читать. А классическую музыку я слушаю и нахожу много всего интересного и полезного в применении к тому, чем я занимаюсь.
— И как вы ее применяете?
— Ну, как можно применять музыку? Например, я послушала Шнитке и Мусоргского, послушала и, не то чтобы я, например, взяла и стырила какую-нибудь мелодическую линию, она просто в какой-то момент в тебе пожали-пожила, переварилась, и я чувствую, что она мне помогает. Еще я знаю, какая музыка мне не помогает — это наша попса.
— Есть, кстати, мнение, что вы в последнее время опопсели…
— Хотелось бы. Мы стали более мелодичными по сравнению с альбомом «Рубеж», и это здорово. Если это и есть проявление попсовости — то слава Богу; я — «за» двумя, тремя и еще какими-то руками. Что касается смысла, глубины, мне кажется, что я стала еще более непопсовой. Попса, это ведь, на самом деле, не какой-то сладкий мотивчик и пустопорожние слова; попса, например, для меня это — Моцарт, это — Queen. Это — популярная музыка, и это очень хорошо. Просто, когда ты берешь в руки гитару, и у тебя нестроевич, и тебя совершенно невозможно слушать — я такую музыку не люблю. Это не рок, это черти что.
— И какую музыку вы сейчас сами пишите?
— Я приступаю к новому электрическому номерному альбому. Мы планируем выпустить его к осени, правда, не знаю, успею я или нет, потому что мы как-то задержались с японской пластинкой. Мы выпустили ее в Японии, а теперь нужно отдать дань России и выпустить ее здесь. Но процесс настолько затянулся, а я хочу перейти к новой работе, которая мне безумно интересней, чем просто взять и ту пластинку перенести сюда.
— Как вас встречали в Японии?
— Там отличное отношение к рок-н-роллу. Это же очень музыкальная нация, там все поют, и это, конечно, удивительно. Но они тяготеют к тяжеляку, несмотря на то, что у них очень много этники. Русскому уху это очень сложно понять.
— Но, насколько я понимаю, вы сотрудничали с этно-музыкантом?
— Нет, Кадзуфуми Миядзава — не этнический музыкант в чистом виде; он рок-музыкант. У него фьюжн в музыке, этника, латино; очень много всяких течений. Но он, конечно, рок-поэт. Если проводить аналогии, он — наш БГ. Мне было любопытно с ним сотрудничать: он спел мою песню «Кошка», я его «Симауту». Это, конечно, очень сильно поднимает.
— Ваше сотрудничество закончилось?
— На сегодняшний день ничего нового мы не сделали, потому что он стал заниматься своими вещами, вернее продолжил. Но я думаю, мы встретимся в этом году, если с группой «Би-2» поедем в Японию.
— А что это сотрудничество дало вам в музыкальном плане?
— Я прослушала очень много японской музыки. Это, конечно, чудовищно. Но потом проходит время, и ты понимаешь некие логически цепи, которые в ней существуют, как и в нашей музыке. Но это очень сложно, потому что мышление, и не только музыкальное, диаметрально противоположное. Меня это обогатило. Но я ничего не содрала. Пока.
— Расскажите про новый альбом.
— Я бы с радостью. Как он будет называться, я еще вообще не думала. Что касается песен, то их будет не больше 13, потому что больше не нужно. Две вы уже хорошо знаете. Это «Светофоры» и «Актриса». А третью хорошо знаю я — это «Кукуруза». Что касается остальных — сейчас они в работе, но это будет очень удивительный альбом с привлечением дружественных музыкантов. Я думаю, мы хорошо поработаем. Если бы мы встретились в июле, то я побольше могла бы рассказать, а так все в зачатках. Я не думаю, что он будет матеро-роковым, мне одни гитары без чего-то нового не интересны.
— С кем из российских коллег вы общаетесь?
— Мне нравится хорошая музыка, она есть и в попсе, и в роке, и в русской народной песне. Общаюсь я со многими от Миши Козырева — нашего теоретика музыкального движения, до Умки, у которой скоро будет презентация в клубе «Б2». Не люблю бесталанную музыку.
— Какое сейчас в русской музыке соотношение плохой и талантливой музыки?
— Сейчас преобладает над всем посредственность: взял компьютер, быстренько накидал три аккорда, «рыбу» набросал — вот тебе и песня. Песня должна рождаться долго — не в том смысле, что долго по времени, а в плане того, сколько ты можешь ей отдать себя. Но что касается качества продакшна — то он возрос, потому что если раньше прокатывали совершенно халтурные фонограммы, которые писались на коленках, то теперь это невозможно. Хотелось бы больше хороших песен.
— А какие песни хорошие?
— «Вище неба» «Океана Ельзи», их же «Без бою». Дело в том, что я радио не слушаю, телевизор тоже не особо. Еще мне понравилась песня Меладзе «Без суеты», по-моему, называется. Видите, как меня кидает. На мой взгляд — это хорошая популярная песня. Еще нравится «Би-2» «Фламенко». Но порожняка очень много.
Смотрю за теми релизами, которые выпускают наши рекорд-компании и думаю: господи прости, ведь многим уже перепрофилироваться в полиграфическую компанию, потому что оформление хорошее, а внутри фигня.
— У вас же еще и поэтически сборники выходили?
— Да, у меня книжка в ноябре выйдет. Это будет моя первая серьезная книга. Я делю то, что делаю на тексты и стихотворения, книжка сейчас только готовится, но, что касается текстов, то мне бы хотелось, чтобы их там было минимум.
— Какая разница между текстом и стихотворением?
— Разница глобальная. Конечно, когда пишешь текст, ты думаешь, как это будет звучать, и очень много уделяешь внимания той же фонетике языка. Что касается стихотворений — там другие законы. Но у меня очень мало стихотворений. Сейчас я еду в Питер, как раз взяла с собой записные книжки и хочу подбить баланс. Насколько я понимаю, в книге должно быть не меньше 200-150 стихотворений.
— Вам важно, чтобы вас считали поэтом?
— А меня уже считают, и тут я уже ничего сделать не могу.
— А сами вы себя тоже считаете поэтом?
— Нет, я к этому только прихожу. Для меня это ново. Я вообще была не готова к тому, что сильные мира сего расскажут мне, что то, что я пишу — это поэзия. Но не буду скромничать, после того, как я услышала все эти оценки, все перечитала, пересмотрела и подумала, что, может, действительно не так все плохо. Скромная я. Yes! (улыбается)
— Я слышал, что даже дипломные работы по вашим текстам защищают…
— Да, в них очень трепетно подходят к лексиологии в моей музыке, и мне, конечно, это очень любопытно наблюдать и читать. Названия у них, например, «Смысловая нагруженность образа неба в поэзии Дианы Арбениной». Вот такие штуки странные.
— Как бы вы определили свою публику?
— Это очень разные люди. Но они мне очень верят. Я пыталась как-то говорить, что они очень смелые, умные, отвязные, молодые и т.д., но сейчас я перестала это делать, потому что они настолько разные. Я же не могу говорить огульно, что они все смелые. Но они настолько верят в то, что я пою, что этого достаточно.
— А не раздражает, когда требуют только хиты?
— Они требуют такие песни, половину которых я не помню. Мне уже говорят, слушай, может пюпитр будешь ставить. У нас был концерт по заявкам на 20 песен, из них 10-15 акустистических песен, которые я сидела, вспоминала в Петербурге. И «31 весну» любят. Ну, я тоже к ней неплохо отношусь.
— Вы следите за политикой?
— Больше чем она за мной.
— Должен ли рок-певец иметь четко выраженную политическую позицию?
— Ну, вообще каждый нормальный человек, не дебил и не даун, должен иметь какую-то гражданскую позицию. К року это имеет мало отношения, какая разница, какой музыкой ты занимаешься. Времена пресловутых киданий на амбразуру музыкантов уже прошли.
— Я имею в виду, что у вас есть публика, которой важно, что вы говорите…
— Я согласна. Я вот недавно краем глаза зацепила «Золотой граммофон» — если бы Дима Билан, которого встретили на ура и с овацией проводили, поклялся к любви к ЛДПР, я думаю, что очень много людей прислушалось бы к нему. Я не скрываю, что мне близка демократия. Что касается того, что происходит в нашей стране, то она метаморфизировалась неким образом, и возвращения в Советский Союз мне бы очень не хотелось. Потому что советский режим подавил всякий интерес к проявлению собственной инициативы.
— А такое возвращение возможно?
— Нет, не думаю. Нужно очень сильно скрутить страну, чтобы одеть всех в каракулевые шапки.
— Ок, напоследок, стандартный вопрос, что вам интересно кроме музыки?
— Все. Мне даже интересно, что у официантки, которая заходила сюда дважды, торчали 10 рублей из кармана, а сейчас их нет. Для того, чтобы жить полной жизнью, нужно быть внимательной и иметь энергию, чтобы интересоваться. Слава Богу, она у меня есть. Вот ее не станет, и будет плохо.
— Какое самое интересное из последних случившихся с вами событий?
— Первый раз в жизни не спала 4 дня подряд. Писала стихи. Захотелось писать — так четыре ночи и дня пролетели.
— Расскажите, как делать стихи.
— Я за ними охочусь. Диана означает «охотница», а как корабль назовут, так он и поплывет. Родители мне отличную жизнь уготовили. Иногда я чувствую, что что-то должно появиться, я могу, абсолютно не меняясь, сидеть с вами, достать листок, разговаривать, а оно уже само появляется. Меня это захватывает.
06.2006
